сПор о россиисквич и Бога своего боялся, и церковь свою уважал, и креста,
сложенного из неприличных подобий, целовать во всяком слу-
чае не стал бы. В Москве приличные люди б ы л и ... Что ста-
ли бы делать э т и люди в петровском гнезде? Они были там
невозможны совершенно... Поставим точки над «и»: около Пе-
тра подбиралась СОВЕРШЕННЕЙШАЯ СВОЛОЧЬ, и никакой
другой подбор БЫЛ НЕВОЗМОЖЕН... Никакой порядочный
москвич, принимая во внимание терема или даже не принимая
их во внимание, не мог пойти со своей женой, невестой или
дочерью в петровский публичный дом, где её насильно будут
накачивать сивухой, а то и сифилисом снабдят. Петр шарахал-
ся от всего порядочного в России, и всё порядочное в России
шарахалось от него...
Торговые дома были разгромлены во имя «кумпанств».
С русского купца драли семь шкур, а добыча переправлялась
«кумпанствам» в виде концессий, субсидий, льгот и всего про-
чего... Из «кумпанств» не вышло ничего. Милюков подсчиты-
вает, что из сотни петровских фабрик «до Екатерины дожило
только два десятка». Покровский приводит еще более мрачный
подсчет: не более десяти процентов...
Потери русской культуры были чудовищны. Подсчи-
тать их мы не сможем НИКОГДА. В стройке национальной
культуры наступил двухвековой застой. ТО, что было созда-
но дворянством – оказалось в большинстве случаев народу
и ненужным, и чуждым. Но, – как и при всех революциях в
мире – мы видим то, что осталось, ТО, что все–таки выросло,
и не видим ТОГО, что погибло. Мы видим Ломоносовых, ко-
торым удалось проскочить, видим Шевченко или Кольцова,
которые проскочили изуродованными, и мы не видим и не
можем видеть тех, кто так и не смог проскочить. Мы видим
расстреллиевские дворцы, но тот русский стиль зодчества,
который в Московской Руси дал такие «поразительные» об-
разцы, заглох и до сего времени. Заглохла русская иконо-
пись...» («Народная монархия», М., 1991, с. 456–482).
«Салтычиха была осуждена только за семьдесят пятое
убийство. Семьдесят четыре предшествующих прошли безна-