«Как ни близко знал я своих земляков – крепостных
рязанских крестьян, – писал П.П. Семенов-Тян-Шанс-
кий, – как ни доверчиво относились они к своему... бари-
ну, но все-таки в беседах об их быте и мировоззрениях, в
заявлениях об их нуждах было что-то недоговоренное и
несвободное, и всегда ощущался предел их искренности»^1.
Русские же крестьяне смотрели на своих господ как на
чужаков, и зачастую весьма недружелюбно.
Границы русской общины становятся тем естествен-
ным бастионом, за которым русский крестьянин пытался
сохранить свою национальную культуру. Естественно, в
условиях противостояния, защиты своего национального
уклада крестьянин, по словам Герцена, видел «в поли-
цейском и в судье – врага», «в помещике – грубую силу, с
которой ничего не может поделать», разве в самом крайнем
случае убить.
Подавляющая часть российской интеллигенции, про-
тивопоставляющая себя национальной России и громад-
ному большинству ее народа, была лишена националь-
ного сознания и безразлична к национальным интересам
России. По формам своей культуры и образованию она
была ближе к европейскому обывателю, чем к русскому
народу. Понятие «европейски образованный человек» эта
интеллигенция воспринимала как похвалу, как критерий
личного достоинства. Воспитанная на понятиях западноев-
ропейской культуры, она в значительной степени не пони-
мала многих ценностей национальной русской культуры,
оставалась глуха к национальным нуждам народа. Точнее
и справедливее сказать, что российская интеллигенция эти
народные нужды воспринимала слишком общо, через абс-
трактные и общечеловеческие представления (скроенные
по западноевропейской мерке). Трудно назвать другую
страну, где разрыв между великой народной культурой
и культурой значительной части интеллигенции был
так резок и глубок, как в России. Кстати говоря, великие
представители русской интеллигенции – Гоголь, Тургенев,
Толстой, Достоевский – этот разрыв остро ощущали. Хотя,
(^1) С е м е н о в - Т я н - Ш а н с к и й П.П. Путешествие в Тянь-Шань.
М., 1946, с. 41–42.