православная, – на подходы двухтысячелетней давности. Разве зря накапливается опыт, в
том числе и смысловой, открывающий новые ракурсы, углубляющий или даже проясняющий
понимание? Это проблема языка, на котором следует говорить с современным человеком.
XII. Заключительное слово
Мне хочется считать себя свободным христианином, находящимся вне каких-либо
зафиксированных конфессий. Правомерен ли такой статус?
- Я признаю Бога как проявление запредельности Бытия. (Здесь, может быть, удобнее
обратиться к английскому языку – God as Ultimate Reality.) - Признаю гностицизм как движение, сопричастное христианству, и соответственно
признаю апокрифические Евангелия как речения Иисуса^181. - Преклоняюсь перед Заповедью любви.
- Нахожу в христианстве мистицизм 182 , особенно в гностическом его проявлении.
Мистицизм для меня – это прежде всего осознание своей сопричастности всему
Мирозданию. Это вера в то, что для нас открыта не только посмертная земная реинкарнация,
но и странствие в мирах и веках, связанное с дальнейшим духовным раскрытием человека. - Признаю право на демифологизацию. Миф – это тоже реальность, но другая, иная.
Реальность, подлежащая дальнейшему осмыслению. - Понимаю всю серьезность искушения Иисуса дьяволом в пустыне.
- Признаю право быть свободным в миропонимании. Это значит иметь свою
собственную теологию, отвечающую запросам сегодняшнего дня. - Считаю, что христиане должны активно вмешиваться в политическую жизнь
страны, формулируя свои идеалы. - Полагаю, что камнем преткновения для христианства было искушение властью.
Почти две тысячи лет шла борьба за право на насилие во имя Христа, хотя сам Иисус отверг
власть. В наши дни эта тема обрела трагическое звучание: техника угрожающим образом
вмешалась в нашу жизнь. Она дала нам такие средства для проявления насилия, которые
грозят гибелью человечеству, природе и самой Земле. Обновленная культура должна стать
культурой ненасилия – иначе гибель неизбежна. И, наконец, стало понятно, что ненасилие –
это основной идеал христианства. - Убежден в том, что возникновение новой культуры должно будет воскресить
утерянное в веках вселенское понимание бытия человека. Так, может быть, будет
преодолена дилемма «жизнь– смерть». - Хочется думать, что экуменическое движение приведет к единой религии^183 с
181 В последних своих книгах я многократно опираюсь на апокрифические Евангелия [Налимов, 1989; 1993;
1994 б], [Налимов, Дрогалина, 1995], на публикацию Свенцицкой и Трофимовой [1989] и на тексты, изданные
под редакцией Дж. Робинсона [Robinson, 1981].
182 Отметим, что Бультманн, основываясь на анализе синоптических Евангелий, отрицает проявление
мистицизма в христианстве [1992 а]:
И наконец, отметается любой индивидуализм заботы о душе, отметается всякая мистика. К
решению призывает Иисус, а не к самоуглублению. Он не обещает ни экстазов, ни душевного покоя,
Владычество Бога – не символ таинственного трепета души и мистических восторгов. ...Для Иисуса
существует только одно отношение к Богу: послушание. Поскольку он рассматривает человека в
ситуации решения, постольку для него сущность человека заключается в воле, в свободном поступке (с.
27–28).183 Некоторые серьезные авторы высказываются осторожнее, говоря лишь о содружестве религий.
Упомянем здесь широко известного немецкого теолога швейцарского происхождения Ганса Кюнга – директора
Института экуменических исследований в Тюбингенском университете. Его книга [Küng, 1991] написана
страстно. Она начинается с призыва: