Перед сМер ТЬЮМне разговаривать не разрешают, уводят в загон, предна-
значенный для прогулок. Я хожу по нему раздражённый, обес-
силенный, обеспокоенный: выпустят или не выпустят?
Минут через 30 –40 на втором этаже открывается окно и
кто-то кричит:
- Шиманова – быстро одеваться!.. через 15 минут закры-
вается касса!.. - Шиманов!.. Шиманов!.. Бегом к врачу!.. Одеваться!.. –
кричат мне медсёстры, гуляющие с нами.
А мне уж и бежать не хочется. Медленно поднимаюсь по
лестнице на второй этаж, подгоняемый сестрою. - Быстро бегите в кассу, – говорит Шафран, – у вас там
кольцо и деньги... Спешите, через десять минут закрывается.
Он снова перешёл со мною на «вы». Или это в присут-
ствии Аллы? Она сидит здесь же.
В сопровождении медсестры иду в другой корпус, где
находится касса. Получаю своё обручальное кольцо и день-
ги – и снова назад. В отделении получаю свою одежду, пе-
реодеваюсь в пустом коридоре... А из «весёлой» половины
доносится рёв. Это ревёт новенький, доставленный сегодня
утром. Он сбросил с себя всё, сидит на кровати в чём мать
родила и, не переставая, ревёт... Оделся, захожу в кабинет
Шафрана получить бюллетень. - Ну, я надеюсь, вы не забудете о том, о чём мы здесь
говорили с вами? – Шафран протягивает мне бюллетень. - Конечно, Герман Леонидович. Эти беседы я буду
помнить.
Мы выходим с Аллой с территории больницы. Всюду на-
род, конец рабочего дня. Припекает перед заходом солнышко,
стоят очереди за квасом, за мороженым... Вот они, эти коро-
бочки, уже наполненные холодной белой массой, по сорок во-
семь копеек, которые нам приходилось делать в больнице во
время «трудотерапии»... Мне душно в моём тёплом свитере, и
ещё держит напряжение последних дней. Но ничего: в карма-
не моём бумаги, записки из красного дома, которые я писал,
спрятавшись по возможности от врачей и сестёр. Их надо ещё