Г. М. ШиМановрушится даже при самых малых потрясениях. Рушится, об-
нажая стальной скелет эгоизма.
Если предположить, что способность на моральное дей-
ствие есть – хотя бы в гомеопатической дозе – уже в животной
п ри р оде и ч т о и ме н но и з не ё - т о и вы р о с ло в че лов е ке н р а в с т в е н-
ное начало, то непонятно, откуда же мог появиться в животной
природе этот зародыш нравственности. При объяснении про-
исхождения нравственности, как и сознания в целом, ссылкой
на эволюцию, нам не остаётся ничего другого, как разыскивать
их истоки, погружаясь во всё более простые формы природы.
Из человеческой природы в животную, из животной в расти-
тельную, а затем в молекулы, атомы и т.д. Но поверить в то, что
атомы и электроны обладают начатками нравственности, так
же трудно, как поверить в самопроизвольное возникновение из
ничего этих начатков на какой-то стадии эволюции.
Вывод: либо нравственность есть явление сверхприрод-
ное, некое чудо, не сознаваемое нами по причине его обыкно-
венности, либо она имеет эфемерный характер.
Незадолго до смерти, в том ясном и, как пишет Лев Тол-
стой, «пронзительном свете, который открывал ей теперь
смысл жизни и людских отношений», Анна увидела, наконец,
простую правду жизни. Сидя в коляске, несущейся на вокзал,
она перебирает в памяти свою жизнь и свои поступки, всма-
тривается во встречные лица и в своё собственное внутреннее
лицо. Она сознаёт, что ею, как и всеми другими людьми, руко-
водило всегда только одно чувство – стремление к вкусному,
к сладкому. А всё остальное, что было ей, – любовь к сыну,
к Вронскому и т.д., – было только иллюзией, скрывавшей эту
единственную её страсть. «Как говорят французы, я знаю свои
аппетиты. Вот им хочется этого грязного мороженого, – думала
она, глядя на двух мальчиков, остановивших мороженщика. –
Всем нам хочется сладкого, вкусного. Нет конфет, то грязного
мороженого. И Кити также: не Вронский, то Левин. И она зави-
дует мне. И ненавидит меня. И все мы ненавидим друг друга.
Я – Кити, Кити – меня. Вот это правда... Серёжа? – вспомнила