Перед сМер ТЬЮона. – Я тоже думала, что любила его, и умилялась над сво-
ей нежностью. А жила же я без него, променяла же я его на
другую любовь и не жаловалась на этот промен, пока удовлет-
ворялась той любовью». И она с отвращением вспомнила то,
что называла той любовью. «Если бы я могла быть чем-нибудь
кроме любовницы, страстно любящей одни его ласки; но я не
хочу и не могу быть ничем другим».
Вот это правда... Этот потребительский взгляд на чело-
века, это отношение к нему как к ковшику, которым можно
зачерпнуть воды, чтобы напиться, а затем отбросить его от
себя (или даже как к скорлупке, которую можно раздавить,
чтобы достать вкусное ядрышко), есть явление до того обыч-
ное, что мы его просто не замечаем. Как не замечаем того,
что дышим воздухом.
Мы называем любовью свою похоть. Если она хоть
сколько-нибудь позолочена нашими фантазиями. Любовь бе-
режёт и охраняет лицо любимого, а похоть пользуется им и
калечит его. И если даже бережёт чьё-либо лицо, то лишь для
того, чтобы продолжать пользоваться им, а не для него самого.
Любовь жертвенна и безумна в этом мире, потому что мудра в
мире ином. Похоть же благоразумна и блюдёт свои интересы.
В утилитарном отношении к человеку есть нечто людо-
едское. Но это людоедство, замаскированное приличиями и
загнанное внутрь человеческих отношений. Нечто от паука
есть в каждом человеке. И надо быть достаточно невнима-
тельным, чтобы не замечать того, что наши рты испачканы
кровью наших ближних.
Вопрос не в том, есть ли это паучье в каждом челове-
ке или его нет. Вопрос лишь в том, является ли паук сущ-
ностью человека.
Чётко и вразумительно ответил на этот вопрос Макс
Штирнер: «Я не хочу, – сказал он, – признавать в тебе и ува-
жать что бы то ни было, – ни собственника, ни босяка, ни
даже только человека, но хочу пользоваться тобою». Анна Ка-
ренина тоже ответила на этот вопрос положительно, но бро-
силась при этом под поезд.